Лафкрат
Я не собираюсь заблуждаться, предполагая, что силы природы могут иметь какое-то отношение к желаниям или настроениям креатур органической жизни. Космос полностью равнодушен к страданиям или благополучию москитов, крыс, вшей, собак, людей, лошадей, птеродактилей, деревьев, грибов или разных других форм биологической динамики." И далее: "Все мои рассказы основаны на единой фундаментальной предпосылке: человеческие законы, интересы и эмоции не имеют ни малейшей ценности в космическом континууме. В ситуации безграничного пространства и времени необходимо забыть, что такие вещи как органическая жизнь, добро и зло, любовь и ненависть и разного рода локальные атрибуты жалкой формации, именуемой человечеством, вообще имеют место." Подобные фразы, если игнорировать романтический пафос, от которого "механический материалист" Лавкрафт так и не смог избавиться, позволяют проследить миросозерцание весьма уникальное. Лавкрафт беспредельно расширил постулат Уильяма Джеймса: "Действительность есть питательная атмосфера действия." Но Джеймс ограничил такую атмосферу конкретностью визуально-манифестированного мира, что принципиально ограничивает сферу действия. Если понимать действие и его сферу как "мобильное в мобильном", значит никакой статики не существует, равно как не существует законов, констант, границ, словом, всего, что дает уверенность в чем-то стабильном и неподвижном. Это разом уничтожает проблему альтернатив и оппозиций: действие по сути своей (ибо к действию не относится предварительное размышление о нем) спонтанно и неопределимо: жизнь и смерть, сон и явь , реальное и фантастическое, понятые в мобилизации и пронизанные действием, теряют формализации и различия. Лавкрафт не устает доказывать, что любое фиксированное понятие — чистая условность, защитная реакция человеческого мозга. Отсюда своеобразие стиля: для этого автора такие слова как "пространство", "время", "жизнь", "смерть", "потустороннее" и т.д. имеют смысл лишь как возбудители эмоционально-художественных суггестий. Пожалуй, только к одному слову Лавкрафт относится осмысленно хорошо, да и потому что это слово — чистый номинатив. Хаос — один из ключей его творчества. Действие, живущее среди бесчисленных действий, ломает порядковые условности и погружается в родной хаос. Так рождается агрессия — один их принципов хаоса и данного мира, постольку, поскольку он имеет тенденцию распадаться в хаос. Любое действие однозначно агрессивно: погладить кого-то по щеке, это в известном плане "покушение на свободу личности". Однако удар кулаком в зубы трудно назвать "страстной лаской".

Процесс растворения в хаосе религиозно-статического порядка один из героев Лавкрафта называет "ло". Это происходит с людьми, нациями, цивилизациями — "разгерметизация", превращение закрытых систем в открытые. И только открытая система способствует механизации жизни, только философская трактовка открытой системы дала рождение науке и прогрессу в современном понимании. Как обстояли дела до Галилея и Декарта в данном случае роли не играет, поскольку ничего убедительного на эту тему сказать нельзя. Открытость системы обусловлена страхом и вызывает страх (у Хайдеггера есть аналогичная идея: сам факт "бытия в мире" уже вызывает чувство страха). В принципе, "человек децентрализованный" всегда живет в климате "беспокойного присутствия", но большинство людей притупляет или обманывает экзистенциальный страх с помощью своих банальных наркотиков — любви, денег, честолюбия. Для тех, кого Лавкрафт удостаивает своим вниманием, подобной панацеи не существует: иррациональное "ло" парализует всякий натуральный интерес и превращает их в жертвы магического континуума или в фанатических исследователей аутсайда. Поначалу они еще считают себя пионерами познания, открывателями новых горизонтов, но постепенно эта утешительная мысль рассеивается: слишком уж ощутимо становится влияние чьей-то враждебной воли, которая медленно и верно делает из властителя эксперимента материал для другого эксперимента. Сомнение в существовании собственного "я" не дает им возможности персонифицировать враждебную волю — они чувствуют себя во власти смутных сил, энергий, магнитных полей, суггестии аутсайда. Иногда им удается узнать имя могущественного инициатора, но через некоторое время его конкретизация снова распадается в безличных энергетических модификациях. И сознание истощается, изощряясь в изобретении решений бесчисленных и фантомальных: "Во тьме, возможно, таятся разумные сущности и, возможно, таятся сущности вне пределов всякого разумения. Это не ведьмы или колдуны, не призраки и гоблины, когда-то пугавшие примитивную цивилизацию, но сущности бесконечно более могущественные." ("Тень из бездны пространства"). Втянутые в игру неведомых трансформаций, признающие "хаос" последним словом человеческой мудрости, герои Лавкрафта сходят с ума, гибнут в подземных или надзвездных лабиринтах. Вспоротые острыми слоями гиперпространства, заброшенные в сновидения монстров , вырванные из собственного тела зубами гоулов, запутанные в мохнатых липких желеобразных лесах полиморфных манифестаций, они грезят о роскошном небытии атеистов, ибо знают, что их собственная смерть не сулит им ничего, кроме очередного кошмара. Конец текста всегда фиктивен, ибо авантюра героя не прерывается никогда. Гибель Герберта Уэста — лишь финал карьеры талантливого медика и начало новой жизни в качестве пациента среди оживленных им трупов. ("Герберт Уэст — воскреситель мертвых",) И когда доктор Жан-Франсуа Шарьер после гениальных своих опытов с вытяжками из спинного мозга крокодилов превращается, так сказать, в антропоидно-рептилиевый этюд творения ("... я увидел короткий чешуйчатый хвост, дерзко торчащий из основания позвоночника, уродливо удлиненную крокодиловую челюсть, где все еще произрастает клок волос, напоминающий козлиную бородку..."), читатель может быть спокоен — главные метаморфозы гения еще впереди ("Потомок"). Необъятный звездный космос — только химера телескопа, материк — только плавучий островок, человек — только thing...

Отредактировано Зелёный (2010-03-14 16:33:10)