"Все романы типа «Солярис» написаны одним и тем же способом, который я сам не могу объяснить… Я и теперь ещё могу показать те места в «Солярис» или «Возвращении со звёзд», где я во время писания оказался по сути в роли читателя. Когда Кельвин прибывает на станцию Солярис и не встречает там никого, когда он отправляется на поиски кого-нибудь из персонала станции и встречает Снаута, а тот его явно боится, я и понятия не имел, почему никто не встретил посланца с Земли и чего так боится Снаут. Да, я решительно ничего не знал о каком-то там «живом Океане», покрывающем планету. Всё это открылось мне позже, так же, как читателю во время чтения, с той лишь разницей, что только я сам мог привести всё в порядок".
— С. Лем. «Моя жизнь»
Комм. То есть в данном случае - мы имеем прямое воздействие, индукцию самого Бога Медузы на мозг писателя. Либо второй вариант - это Белая Атлантида.
Солярис. Гл. Старый мимоид
— Ах, ты абсолютно не понимаешь, о чём речь. Скажи мне, ты… веришь в бога?
Он быстро взглянул на меня.
— Ты что?! Кто же в наши дни верит… В его глазах тлело беспокойство.
— Это не так просто, — сказал я нарочито лёгким тоном. — Я не имею в виду традиционного бога земных верований. Я не знаток религии и, возможно, не придумал ничего нового… ты, случайно, не знаешь, существовала ли когда-нибудь вера… в ущербного бога?
— Ущербного? — повторил он, поднимая брови. — Как это понять? В определённом смысле боги всех религий ущербны, ибо наделены человеческими чертами, только укрупнёнными. Например, — бог Ветхого завета был жаждущим раболепия и жертвоприношений насильником, завидующим другим богам… Греческие боги из-за своей скандальности, семейных распрей были в не меньшей степени по-людски ущербны…
— Нет, — прервал я его.— Я говорю о боге, чьё несовершенство не является следствием простодушия создавших его людей, а представляет собой его существеннейшее имманентное свойство. Это должен быть бог ограниченный в своём всеведении и всемогуществе, который ошибочно предвидит будущее своих творений, которого развитие предопределённых им самим явлений может привести в ужас. Это бог… увечный, который желает всегда больше, чем может, и не сразу это осознаёт. Он сконструировал часы, но не время, которое они измеряют. Системы или механизмы, служащие для определённых целей, но они переросли эти цели и изменили им. И сотворил бесконечность, которая из меры его могущества, какой она должна была быть, превратилась в меру его безграничного поражения.
— Когда-то манихейство… — неуверенно заговорил Снаут; сдержанная подозрительность, с которой он обращался ко мне в последнее время, исчезла.
— Но это не имеет ничего общего с первородством добра и зла, — перебил я его сразу же. — Этот бог не существует вне материи и не может от неё освободиться, он только жаждет этого…
— Такой религии я не знаю, — сказал он, немного помолчав. — Такая никогда не была… нужна. Если я тебя хорошо понял, а боюсь, что это так, ты думаешь о каком-то эволюционирующем боге, который развивается во времени и растёт, поднимаясь на всё более высокие уровни могущества, к осознанию собственного бессилия? Этот твой бог — существо, которое влезло в божественность, как в ситуацию, из которой нет выхода, а поняв это, предалось отчаянию. Да, но отчаявшийся бог — это ведь человек, мой милый. Ты говоришь о человеке… Это не только скверная философия, но и скверная мистика.
— Нет, — ответил я упрямо. — Я говорю не о человеке. Может быть, некоторыми чертами он и отвечает этому предварительному определению, но лишь потому, что оно имеет массу пробелов. Человек, вопреки видимости, не ставит перед собой целей. Их ему навязывает время, в котором он родился, он может им служить или бунтовать против них, но объект служения или бунта дан извне. Чтобы изведать абсолютную свободу поисков цели, он должен был бы остаться один, а это невозможно, поскольку человек, не воспитанный среди людей, не может стать человеком. Этот… мой, это должно быть существо, не имеющее множественного числа, понимаешь?
— А,— сказал он, — и как я сразу… — и показал рукой на окно.
— Нет, — возразил я. — Он тоже нет. Он упустил шанс превратиться в бога, слишком рано замкнувшись в себе. Он скорее анахорет, отшельник космоса, а не его бог… Он повторяется, Снаут, а тот, о котором я думаю, никогда бы этого не сделал. Может, он как раз подрастает в каком-нибудь уголке Галактики и скоро в порыве юношеского упоения начнёт гасить одни звёзды и зажигать другие. Через некоторое время мы это заметим…
— Уже заметили, — кисло сказал Снаут. — Новые и Сверхновые… По-твоему, это свечи его алтаря?
— Если то, что я говорю, ты хочешь трактовать так буквально…
— А может, именно Солярис — колыбель твоего божественного младенца, — добавил Снаут. Он всё явственнее улыбался, и тонкие морщинки окружили его глаза. — Может, именно он и является, если встать на твою точку зрения, зародышем бога отчаяния, может, его жизненная наивность ещё значительно превышает его разумность, а всё содержимое наших соляристических библиотек — только большой каталог его младенческих рефлексов…
— А мы в течение какого-то времени были его игрушками, — докончил я. — Да, это возможно. Знаешь, что тебе удалось? Создать совершенно новую гипотезу по поводу Соляриса, а это действительно кое-что! И сразу же получаешь объяснение невозможности установить контакт, отсутствию ответов, определённой — назовём это так — экстравагантности в обхождении с нами; психика маленького ребёнка…
— Отказываюсь от авторства, — буркнул стоявший у окна Снаут.
Некоторое время мы смотрели на чёрные волны. У восточного края горизонта в тумане вырисовывалось бледное продолговатое пятнышко.
— Откуда у тебя взялась эта концепция ущербного бога? — спросил он вдруг, не отрывая глаз от залитой сиянием пустыни.
— Не знаю. Она показалась мне очень, очень верной. Это единственный бог, в которого я был бы склонен поверить, чья мука не есть искупление, никого не спасает, ничему не служит, она просто есть.
Комм. Резюмируя - оба Писателя - Лем и Андревуд - научные фантасты, принадлежат к позитивистскому направлению мысли, чуждые всякой метафизике и мистике, оба в своих романах, сами того не желая, описали Бога Как Он Есть. По сути дела - этот последний диалог в "Солярисе" - есть главное в этом романе. Лем, сам того не желая, словами Кельвина постулирует концепцию Бога реального, физического и биологического.
Бог иудейской и христианской теологии - результат синтеза: 1. метафизического восприятия реально существующего в нашей Галактике Субъекта - Бога Медузы и 2. ментального конструирования. Индивидуумами, которые первоначально дали толчок к "познанию" Бога - были без сомнения его Твари - Творения. Тут срабатывает закон - "Ты рождаешься в мире, мир рождается в тебе". То есть если на Земле рождается Тварь Бога Медузы, то эта Тварь будет жить в Мире, во Вселенной, которую создал Бог его создавший. Следовательно, эта Тварь будет всей силой своего Интеллекта и силой своего Организма убеждать всех вокруг, что всю эту Вселенную создал Бог, создавший его самого. А всех, кто будет не соглашаться с этой концепцией - постарается уничтожить. Проблема в том, что Тварь не различает два акта креации - создание Человека - то есть его как субъекта и создание всей Вселенной. Создание его как Твари - это объективная реальность, а создание его Богом - всей Вселенной и всех остальных существ - это его субъективная матричная апперцепция.
Оба - Лем и Андревуд - описали Бога Творца, но не желают это признавать. Ибо и Солярис и Метафорфис - отличаются от Бога Творца христианской теологии лишь тем, что они не являются творцами Вселенной, но могут создавать живых существ. Та же Хари в Солярисе - полностью жизнеспособное существо, умеет воспринимать, мыслить, действовать, развиваться ( и даже любить, заниматься сексом, хотя это осталось за кадром). Единственно - не имеет Истории, эволюции. Именно так представляют себя Твари - они категорически отрицают и эволюцию и реинкарнацию. Но, тем не менее- чувствуют, думают и действуют - и все - во вред нам, самородным людям и всей Земле в целом.