Драма "Русалка" задумана Пушкиным, по-видимому, тогда же, когда и «Маленькие трагедии», т. е. в начале 1826 г. в Михайловском. В ноябре 1829 г., по возвращении в Петербург из поездки на Кавказ, Пушкин снова принялся за сюжет «Русалки». Здесь им были написаны сцены «Светлица» и начало сцены «Днепр. Ночь» (первый монолог князя и песня русалок). Последний раз Пушкин обратился к своему замыслу в апреле 1832 г. в Петербурге. Он начал переписывать пьесу, отделывать ее и продолжать. В бумагах Пушкина сохранился вариант сцены «Светлица», писанный народным стихом. Он относится к 1830 году. Драма у Пушкина названия не имела. «Русалкой» назвали ее позднейшие издатели. Пушкинисты полагают, что драма не закончена, а полный сюжет «Русалки» положен Пушкиным в основу одной из его «Песен западных славян» («Яныш-королевич»). Считается также, что к первоначальному замыслу «Русалки» относится напечатанный 23 ноября 1826 г. отрывок:

Как счастлив я, когда могу покинуть
Докучный шум столицы и двора
И убежать в пустынные дубровы,
На берега сих молчаливых вод.
О, скоро ли она со дна речного
Подымется, как рыбка золотая?
Как сладостно явление ее
Из тихих волн, при свете ночи лунной!
Опутана зелеными власами,
Она сидит на берегу крутом.
У стройных ног, как пена белых, волны
Ласкаются, сливаясь и журча.
Ее глаза то меркнут, то блистают,
Как на небе мерцающие звезды;
Дыханья нет из уст ее, но сколь
Пронзительно сих влажных синих уст
Прохладное лобзанье без дыханья.
Томительно и сладко — в летний зной
Холодный мед не столько сладок жажде.
Когда она игривыми перстами
Кудрей моих касается, тогда
Мгновенный хлад, как ужас, пробегает
Мне голову, и сердце громко бьется,
Томительно любовью замирая.
И в этот миг я рад оставить жизнь,
Хочу стонать и пить ее лобзанье —
А речь ее... Какие звуки могут
Сравниться с ней — младенца первый лепет,
Журчанье вод, иль майский шум небес,
Иль звонкие Баяна Славья гусли.

     Теперь несколько слов по структуре «Русалки», которая четко видна в оглавлении:

• Берег Днепра. Мельница 
• Княжеский терем
• Светлица 
• Днепр. Ночь 
• Днепровское дно. Терем русалок   
• Берег

      Пушкин показывает два плана бытия, очерченные берегами. Это ЯВЬ, атомарный план с Мельницей (а в нем Княжеский терем, патриархальная (мужская)цивилизация, в которой Светлица – место, отведенное женской половине), и НАВЬ, волновой мир (а в нем – Терем русалок на дне Днепра – «том свете», параллельном мире, астрале, – кому что больше нравится). Тот свет (а не тьма!) находится не где-то вне Матери Природы, а является лишь другой ее стороной, обычно нам невидимой. Русалочий терем – это покои свободной женской стихии, проявленной в двух мирах, поскольку тот и этот свет взаимодействуют и непереходимой границы между различными уровнями материальности нет, Природа едина. Не просто так Пушкин располагает рядом СВЕТлицу и НОЧЬ – и то, и другое Материнская территория. Мужская зона (княжеский терем как таковой) Пушкину не интересна. Оба ТЕРЕМА  в данной структуре можно представить как два соединенные основаниями треугольника – один вершиной вверх, другой вниз (как отражение в воде).  А БЕРЕГ –  условная граница, место, где возможен переход, т.е. взаимодействие атомарного мира с волновым.

     Весело шумящее колесо водяной мельницы – это цикличность процессов в Природе (рождения, жизни и смерти), которой без разницы, кто вверху, а кто внизу, кто на этом свете, а кто на том). В Тереме русалок колесо прялки аналогичный символ круговорота Жизни, вращающегося колеса времен. В восточно-славянской культуре центральная часть прялки часто украшалась узнаваемыми знаками солнца и суточно-годового круговорота. Колесо крутится, солнышко по небу катится, жизнь-нить прядется. А кто такая Царица с сестрами? У славян это МАкошь с рожаницами (в санскрите mocsa - освобождение, «мокшака» - разрывающая связи). В русальную неделю пряхам из нави оставляли на ветвях деревьев холстину, нитки. Нить (но не паутина) – это течение силы, энергии и, если на нити завязывался узелок, изменялось заданное течение: какова нить, такова и жизнь.
     Благодаря речному потоку, подвижности «колес», излучине берега, замыкающего круг с устойчивым квадратом внутри (из двух треугольников), структура пушкинской «Русалки» обретает солярную форму , вид СВАСТИКИ – вращающегося огненного креста.

      Почему же выбор Пушкина пал на русалок, выходящих на землю при луне? И не напрямую ли связаны с русалками БЕРЕГА?

      Поскольку понятие РУСАЛКА в наши дни – это сложный конгломерат из суеверий, фобий, вымысла и профанации, то вычленить из него крупицу подлинной морфологии непросто. Из многочисленных трудов о русалках в интернете наиболее вменяемым показался «Русалка. Исследование аспектов образа русалки» (автор явно не жалует женщин во плоти, но это не помешало ему назвать вещи своими именами; авторство не указано, поэтому на цитаты ниже даю ссылку: equaelita.com›rusalka_research.php ).  Классических ликов русалки в мировой литературе чрезвычайно широкий спектр, в обработке мифологических и романтических ее образов наравне с церковной пропагандой преуспел как Голливуд, так и психоанализ, но нас интересуют РУСАЛКИ ПУШКИНА (исключение – Лермонтов, Гоголь  и Есенин, но об этом в самом конце, в приложении к теме, поскольку им удалось отчасти развить пушкинскую мысль).
      У Пушкина есть стихи, посвященные русалкам, есть три упоминания о них в «Руслане и Людмиле», и, наконец, целиком посвященная русалкам драма. Если довериться выбору Пушкина, становится понятно, что его обращение к РУССКИМ НАРОДНЫМ образам не простое увлечение:

Небесного земной свидетель,
Воспламененною душой
Я пел на троне добродетель
С ее приветною красой.
Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу гимн простой,
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.

     Что же донесло до нас это ЭХО о русалках? Вслушайтесь. Это ближние голоса и дальние, почти неслышные, уходящие звуковыми колебаниями в седую старину, когда граница между мирами живущих и предков была проницаемой. Ближний, явный голос шепчет, что Русалка –  это утопленница, погибшая душа молодой девицы, покончившей с собой из-за несчастной любви, а из далекой дали едва-едва доносится, что она –  сидящая на ветвях дева-птица, прилетавшая из-за моря-окияна, из тридевятого царства…  Пушкин умел слушать Природу, а в ней все вибрирует и поет, АУКАЕТСЯ...

     Но как же так, возмутится иной читатель, – русалки-то ведь с хвостом! А вот хвосты позвольте отбросить сразу, поскольку не хочу углубляться, как белолицые, русые девы-птицы приобрели хвосты вавилонских и прочих чудищ – с подачи христианских «просветителей». У Пушкина про хвост ничего не сказано, а только про стройные ноги. Его русалки не только в реках плавают, но и на ветвях сидят, как обычно это делают птицы. Поэтому крылья запомним, а про хвосты забудем.

     Пушкина привлекает в ареале обитания русалок (леса и водоемы) ПРИБРЕЖНАЯ территория, поскольку БЕРЕГ амбивалентен и не только в смысле перехода туда и обратно. Для одних берег может означать оберег, а для других – гибель. Чтобы не быть голословной, приведу два отрывка из «Руслана и Людмилы», они важны. В первом речь о Руслане:

«…Окружены седым туманом,
Русалки, тихо на ветвях
Качаясь, витязя младого
С улыбкой хитрой на устах
Манят, не говоря ни слова...
Но, тайным промыслом храним,
Бесстрашный витязь невредим;
В его душе желанье дремлет,
Он их не видит, им не внемлет,
Одна Людмила всюду с ним».

Во втором о Рогдае:

«…Людмилы мрачный обожатель.
Он вдоль днепровских берегов (!!! – М.)
Искал соперника следов;
Нашел, настиг, но прежня сила
Питомцу битвы изменила,
И Руси древний удалец
В пустыне свой нашел конец.
И слышно было, что Рогдая
Тех вод русалка молодая
На хладны перси приняла
И, жадно витязя лобзая,
На дно со смехом увлекла,
И долго после, ночью темной
Бродя близ тихих берегов,
Богатыря призрак огромный
Пугал пустынных рыбаков».

     Разница существенная, не так ли? Но разница – в самих богатырях, а вот русалки – одни и те же. Обитательницы берегов – БЕРЕГИНИ. Да и берег в поэме и драме всё тот же, Пушкин верен себе  – днепровский ! В названии Днепр угадывается и «ДНо» и «ПРедки». Это навь.
    «С точки зрения яви навь представлена границей: горизонтом событий, на котором отражается, как на топографической карте, реальность иной стороны. Этим объясняется локализация ареала обитания русалок на краю известного человеку космоса, а не за краем».

     Почитание крылатых дев-берегинь, посредниц между явью и навью,  восходит к древнейшим рожаницам, к временам матриархата. Русалки – это просто: они берегини конкретно русов, на что указывает само их имя, суть духовно-жизненное ядро народной души. Души-птицы – БА(бы).
     «Слово «русалка» является самоназванием русалок, что особенно сближает их с дискурсом русской души и означает в переводе с русалочьего «настоящие». В комплиментарном названии, передающем статус настоящих [людей], выражается не столько «принятие» ведущей роли русалок, сколько то, что русалки являются предками этого народа… Это находит свое отражение в распространенном древнерусском (сохранившемся ныне в Болгарии) представлении о русалках – длиннокосых и крылатых обитательницах края света, откуда они приходят на Русалии».

     Два слова о Русалиях. Славянские русалии наверняка имели связь с античными rоsalia (культура-то одна, языческая). Это был праздник весны и цветов, во время которого чествовали птиц как воплощение «небесной богини умерших». В первые века христианства, пока еще позволялось, праздник, отмечаемый на пятидесятый день после пасхи, в романских странах назывался puscha rosata, domenica rosarum – “воскресение роз”.  Праздник роз у римлян (между 11 мая и 15 июля) имел тесную связь с культом предков. Славяне питали  ничуть не меньшую «любовь к отеческим гробам», и наши русалии, естественно сливаясь с весенним чествованием возрождающихся живительных сил Праматери -природы, на своем пике совпадали с днем летнего Солнцеворота и с Купальской ночью, когда силой свободной любви (а не разврата, как внушается попами и профанами) становилось возможным перевоплощение душ предков.
     Из всех славянских праздников родового строя лишь русалии избежали христианской трансформации, потому так жестоко преследовались и искоренялись (прекрасная иллюстрация этого – фильм «Андрей Рублев», где преследуют и убивают плывущую по воде женщину). Однако, русалии дожили до начала XX в. – так, например, кое-где сохранился еще обычай "проводов русалок", встречались изображения крылатых женских существ, есть фотографии женщин с вышитым полотенцем на плечах и руках в виде свисающих крыльев. Но это лишь внешняя оболочка, оргийность обряда, увы, утеряна. Когда люди забыли о русалиях, они перестали следить за чистотой вод. Страна, названная в честь РУСых берегинь, страна озер и рек, изгибы которых именовались  «руслом», а каждая женщина умела превосходно плавать, а вполне возможно и рожать в воде и прятаться там с детьми от врагов, утратила память о родоначальницах  берегинях – тех, кто дал ей имя… Одурманенному, заросшему сорняками в генах народу стало проще увидеть хвост вместо крыльев и признать русалку пагубной нежитью, навкой-утопленницей. 
     Далекий, чуть слышный русалочий клич заглушили ближайшие, громкие голоса народных суеверий.  Коль  из-за любви утопла, дура (см. у Пушкина: «все вы девки…все вы глупы»), то и поглумиться над такой не грех:
И Русалка - вот дела! -
Честь недолго берегла -
И однажды, как могла,
родила, -
Тридцать три же мужика
Не желают знать сынка, -
Пусть считается пока -
сын полка.
Как-то раз один Колдун -
Врун, болтун и хохотун -
Предложил ей как знаток
дамских струн:
Мол, Русалка, все пойму
И с дитем тебя возьму, -
И пошла она к ему
как в тюрьму.

Цинизмом современного человека не проймешь, но в строках «Лукоморья больше нет» Высоцкого есть то, что роднит его с Пушкиным, а именно пророческий дар:  вместе с Русалкой в заточение пошел весь женский род.

     Многие возразят: в драме Пушкина ни о какой такой берегине нет и речи: главная героиня – дочка мельника, беременная и брошенная любовником, утопилась и обернулась русалкой – злобным хладнокровным демоном, мечтающим отомстить изменнику.
     Да, Пушкин и не отрицает правды жизни: мельничиха действительно бросилась в воду и стала главной над сестрами по несчастью, что занимаются подлыми делами: пугают прохожих, заманивают детишек  в реку… Что же до их Царицы, то она собирается мстить не шутя, а по крупному – гоголевской СТРАШНОЙ МЕСТЬЮ… Но вот парадокс: симпатии автора на стороне злодейки! А почему? Да потому, что прежде чем стать этим злющим зеленым пугалом , она была любящей женщиной. Что же случилось?

    Для начала рассмотрим окружение девицы. Оно исключительно мужское – это Отец и Князь, - значит, девушка живет в мире, где властвует мужчина, т.е. во времена окончательно утвердившегося патриархата во главе с богом-отцом. Ее настоящий, родной отец – Мельник, а мать девушки по всей видимости умерла, и, поскольку о ней ни сообщается ни звуком ни намеком, умерла давно – т.е. не осталось в живых тех, кто помнил бы о временах почитания Великой Матери (Земли, природы, рождающей женщины). Пушкин последователен: как в «Мертвой царевне» и в «Женихе» отсутствие жены – намек, что патриархат взял верх над матриархатом: ЦАРИЦА умерла.

     МЕЛЬНИК в народных сказках это почти всегда отрицательный персонаж, богач и колдун. Но не все так однозначно. По словам его же  дочери, за мельника работает вода (вот дочь и отрабатывает потом – русалкой на дне речном). А поскольку Мельник получает от любовника дочери княжеские инвестиции, то мельницу можно считать символом расцвета технической цивилизации (подчинение природной стихии, обогащение за ее счет).
     Мельник прежде всего ОТЕЦ, но при этом он вдовец.  На протяжении драмы его сущность претерпевает метаморфозы: потеря дочери делает его одиноким бездетным СТАРИКОМ (горе старит). К тому  же он Ворон-падальщик (так называет себя сам), Безумец (так говорит о нем князь) – Безумный скряга (таким его видит дочь). В бытность его Мельником все шло своим чередом: солнце всходило и заходило, крутилось мельничное колесо, подрастала дочь-красавица, но на беду увидел ее Князь с полной мошной залата-серебра, и привычный ход вещей нарушился: не стало ни дочери, ни мельницы…

   КНЯЗЬ , однако, не злодей, он представляет в своем лице мужскую власть и сам дает себе исчерпывающую характеристику:

Князья не вольны,
Как девицы — не по сердцу они
Себе подруг берут, а по расчетам
Иных людей, для выгоды чужой.

      Каков герой патриархального времени! Сам признается, что не волен, связан какими-то обязательствами. Ну и окруженьице мужское у нашей героини: сплошь расчетливые деляги - папаша и любовничек! Но если первый ищет прибыли для себя (и отчасти для дочери), то Князь – для выгоды ЧУЖОЙ. По расчетам ИНЫХ людей (т.е. не наших, чужеземцев, инородцев). Ну и признаньице! Ай да Пушкин!
     Метаморфоз звания, в отличие от Мельника, Князь не претерпевает: он до конца драмы «князь» – человек на белом коне, но его доблесть в прошлом. Он мог бы стать «отцом» но, предав любимую, отказался и от дочери, а от Княгини у него нет детей. КНЯЗЬ,по сути, олицетворяет продажную власть, которая не может иметь наследников по роду, поскольку служит ЧУЖИМ интересам. Люди, выполняющие тварные программы, имеют проблемы с деторождением.
     На счастье князя его род развивается по другой женской линии: у отвергнутой и преданной им женщины рождается дочь, не княжна, но и не простая людына, а РУСАЛочКА –  существо, рожденное свободным от чужих программ). Кто она такая, Пушкин даст понять в конце, поэтому и мы повременим.

     Прежде чем рассматривать два главных женских персонажа драмы,  обратим внимание на второстепенный, но весьма популярный у Пушкина (он есть в «Женихе», «Сказке о царе Салтане , и всегда связан с излюбленной темой Пушкина - свадьбой). СВАХА – что это за типаж такой? А это опять-таки примета патриархальной изобретательности, когда девушка выбирает не сама, а ее СВАТют. Свахи – это, как правило, старухи, миновавшие детородный возраст; сватовство, а по сути сводничество – их бизнес, способ существования. Выбирает в природе всегда самка, а чему учат свахи-мамки? Де, мужчина всему голова, выбор делает он. Вот он, домострой-перевертыш. Это не строительство, а разрушение. Если женщина в доме не хозяйка, это не терем со светелкой, а клетка, тюрьма. «Терем» не просто так созвучен с «трюмом» и «тюрьмой».

Сваха.

Княгиня душенька, не плачь, не бойся,
Послушна будь.

   Сколько подобных приспособившихся к богоначалию лицемерных свах-мамок, поставляющих на мужской рынок женский «товар», и ныне цепляются за патриархальную традицию, не ведая истинных женских потерь. Нет ничего омерзительней сводни и сводника, которым в патриархальном обществе становится даже… отец.

Да, бишь, забыла я — тебе отдать
Велел он это серебро, за то,
Что был хорош ты до него, что дочку
За ним пускал таскаться, что ее
Держал не строго...

       Парадокс здесь в следующем: в драме, как видно с самого начала, основной акцент ставится на том, что девица должна блюсти себя. Так, Отец предостерегает (все-таки он желает дочери добра):

Беречь девическую честь —
Бесценное сокровище…

   Но, поскольку он не ведающая мать, а мужчина, который мало смыслит в «женских делах», он не может толком объяснить, почему надо беречь  эту самую девичью честь-сокровище, а видит в этом прежде всего инструмент наживы:

«по крайней мере можно
Какой-нибудь барыш себе — иль пользу
Родным да выгадать…»

      (Стало быть, торговля женским естеством началась задолго до пушкинских времен, а к 19 веку приобрела невиданный размах на «святой» Руси: Н.Лесков и М.Горький в своих очерках «Юдоль» и «О женщине» приводят страшную статистику торговли девическим телом: родители, чтобы прокормить семью, отправляли девушек на ярмарку торговать собой, а полиция умалчивала случаи самоубийства.)

   Чему тут удивляться: под знаменем единобожия такая ценность матриархата как ЖЕНСКАЯ ЧЕСТЬ, а именно осознание женщиной своего достоинства и уникальной роли в мироздании и на Земле свелась до понятия лакомой «целки», накалив до предела (и в мужском и в женском сознании) страсти по извращенно понимаемому целомудрию. Бесчестье женского начала, его унижение и демонизация дали свои страшные всходы. Пожинаем теперь то, что посеяли.

     Но хватит сгущать краски – ведь дочери мельника повезло! Ее никто не насиловал, она любила, была любима и топиться не помышляла. А как в итоге красиво ушла через воду, будто на роду ей написано быть сильной и свободной русалкой! Собственно, к этому все и шло. Ведь дочка-то достойна своего родимого отца, который Ворон, а тот  всерьез считает, что у него выросли крылья за спиной, когда он бросился вытаскивать дочь из омута. 

Князь.
                   Кто ты?

Старик.
                                    Я здешний ворон.

Князь.

Возможно ль? Это мельник.

Старик.
                                             Что за мельник!
Я продал мельницу бесам запечным,
А денежки отдал на сохраненье
Русалке, вещей дочери моей.
Они в песку Днепра-реки зарыты,
Их рыбка-одноглазка стережет.

   Князю не понять, что проданная мельница (читай, технократическая цивилизация,вмешавшаяся в жизненный поток, как палка в колесо, работает на мельницу врага - «бесов запечных» (живущих за «печкой»,где темно, но зато тепло, потому что сама печь – это солнце, тепло жизни). А злато-серебро (ту энергию,в основном негативную, что накопил при жизни, потому что торговал собственной дочерью, ее природным женским естеством) ворон отдал вещей деве, усилил ее таким образом (торговали ведь ее телом, вот она и забрала энергию себе (зарыла в речной песок), а за «капиталом» Всевидящее око присматривает.

      Словом, непростая дочь у Мельника-ворона. (Ворон – вещая птица славян, связан с миром мертвых.) Так приглядимся к ней, что это за птица такая?

     РУСАЛКА, как и ее переменчивый отец, получает от Пушкина разные прозвища, как бы новые качества: ДОЧЬ – ЛЮБОВНИЦА – ОНА – РУСАЛКА (русалки называют ее ЦАРИЦЕЙ и она сама открыто заявляет о своем могуществе).
     Разберемся, кто такая ДОЧЬ? Дочь – существо зависимое от родителей. В патриархальной России дочери были заложницами воли отца – царя и господина в семье. Далее у Пушкина – ЛЮБОВНИЦА. Выходя из-под власти отца, женщина подпадала под власть мужа (любовника, что еще хуже, т.к. в этом случае у нее нет даже «законного права» жены, которая «не рукавица» и ее просто так «не стряхнешь». А любовниц можно менять, как перчатки. Недаром Пушкин называет ее «любовницей» лишь единожды, так недолго ОНА ею была). После «любовницы» настает черед местоимения, приведенного много раз. Почему ОНА – вместо имени? У девушки что – его нет? Или ОНА – это обо всем женском роде вообще, как имя нарицательное? Или, возможно, автор дает понять, что ОНА – это уже нечто безличное, к чему потерян мужской интерес, просто ОНА, от которой хочется поскорей избавиться и откупиться (чтоб помалкивала).

Твою печаль утешит бог и время.
Не забывай меня; возьми на память
Повязку— дай, тебе я сам надену.
Еще с собой привез я ожерелье —
Возьми его. Да вот еще: отцу
Я это посулил. Отдай ему.

(Такой своеобразный калым за дочь.)

     Что за загадочная повязка, от которой вместе с ожерельем-змеей героиня стремится избавиться, называя «венцом позорным»? Женский костюм в древности вбирал в себя целый космос, и тогдашний обычай разделял головные уборы на девичьи и женские. Девичьи - венцы, повязки, почёлки – охватывали голову обручем, не покрывая целиком: «Девушки ходят с открытой головой, носят только укрепленную надо лбом повязку. Волосы девушек ниспадают до плеч или с гордым изяществом заплетены в косу» — так описывал жительниц Московии XVII в. австрийский дипломат Иоганн Корб. Будучи изначально защитой (от злых сил или непогоды) и одновременно украшением (есть в этом здоровая рациональность!) головной убор женщины постепенно стал знаком её семейного и социального статуса: выйдя замуж, девушка сразу меняла девичий головной убор на женский.
     Князь же принуждает любовницу лукавить: изображать невинную девушку, которая на самом деле женщина, ждущая ребенка. Наверное, есть в этой подмене и забытый оккультный смысл. Можно не знать, но чувствовать, что такое украшение – позор, бесчестье. Цельную натуру кривить душой не заставишь, но и прежней ОНА стать не может, хоть и возвращает себе статус ДОЧЕРИ (товаром попользовались и вернули отцу: ты – родитель, ты и заботься, и вот тебе матпомощь в придачу).

    Князь удручен,  мельник расстроен, но никто не мог, конечно, предвидеть, что взбунтовавшаяся дочь утопится и обернется РУСАЛКОЙ – «холодной и могучей». Могучей – т.е. ЦАРИЦЕЙ. А что это за Царица, которая может всё? Считай, сама Мать Природа  Стихийное женское начало, свободное от мужской власти. Хаос без Космоса. А в славянской культуре та самая «главная русалка между двумя рожаницами", что "занимает место Рода – персонифицированной прокреативной энергии Предка – таким образом и являясь Родом для всей нации». Не будем забывать, что у Пушкина именно РУСАЛКА, а не княгиня дала потомство!

Кто нас разлучит? разве за тобою
Идти вослед я всюду не властна?

    Это ОНА говорила, когда любила, когда была готова даже мальчиком одеться.  А в сердце РУСАЛКИ – какие мальчики! – лишь холод, она не знает жалости и вынашивает месть – «семь долгих лет» (и это, понятно, не годы по человеческим меркам, а возможно, и семь тысяч лет). Не с того ли самого момента, как нелюдь возглавила крестовый поход против женского начала? И вот пришло время, когда плененная творческая женская сила со знаком «минус» готова разнести патриархальную цивилизацию в щепки). В мир готов ввергнуться  хаос и хлад, потому что предательство не прощается и любви больше нет, но зато есть неоспоримое могущество…

     Но на земле, на том берегу, ОНА успела побыть в теле любящей женщины и зачать дитя от ЛЮБВИ с КНЯЗЕМ,  – лучшим из представителей мужской половины (вспомним, кто были князья изначально: лицом выбираемым по личным заслугам перед обществом и нанимаемым на воинскую службу , чтобы защищать свою МАТЬ ЗЕМЛЮ и живущих на ней людей. А Князь у Пушкина продался – это факт, он сам признается, что служит «выгоде чужой». Ну, а кто его наниматель – пусть каждый подумает сам. Очевидно одно: этот «наниматель» бьет по сильной стороне Князя, по его воинской доблести и родовой чести, отдаляя от земли, семьи, дома, мужскому праву любить и быть любимым и замещая это священное право обязанностями по долгу службы:

То надобно соседей навестить,
То на охоту ехать с соколами,
То на войну нелегкая несет,
Туда, сюда — а дома не сидится.

     Легко можно предположить, что Князь из старинного рода, говоря словами А.Тарковского – «младший из семьи людей и птиц», «прямой наследник их семейной чести, прямой словарь их связей корневых». А ему , беда-то какая, память отшибло! Знания о Космосе, продолжение рода, возделывание и защита собственной земли сведены на нет. Мужская КНЯЖЕСКАЯ сила расточается понапрасну, да еще в интересах чужаков-нанимателей,  а княжеский род вообще не продолжается, и вот тут мы приступаем к главной интриге: княгиню князю подобрали такую, как надо женоненавистникам, с абсолютно подавленным женским естеством, которая скорее в монашки годится, чем в матери. Так и есть: она, горюя, молится у иконы, мечтая привязать к себе мужа детьми: 

Когда б услышал бог мои молитвы
И мне послал детей!

     Итак, КНЯГИНЯ. Про таких в народе говорят ни рыба, ни мясо (не русалка и не человек, какой-то женский полуфабрикат). На протяжении всей драмы она остается неизменно покорной  воле мужа женой, вынужденной терпеть его отсутствие, молчать, ждать, молиться,  а если и плакать, то втихомолку. Заметим, что при этом Княгиня «всем взяла»: «красою ненаглядной,Обычаем и разумом». Но вот беда: она даже «наседкой» не может быть.

Мамка:
А женщина, что бедная наседка:
Сиди себе да выводи цыплят.

   Княгиня, увы, лишена радости мтеринства, она при всей ее «красе и обычае» не может дать князю главного: наследника. Оно и понятно: подавленное женское начало – пустоцвет. И еще: она – нелюбимая, князь женился на ней по расчету, ему ее подобрали те, чьим интересам он служит. Возможно, бедняжка и закончит свою жизнь в монастыре, молясь неведомому богу, которого наверняка постарается возлюбить сильнее, чем мужа.

   Таким образом, в драме А.С. Пушкина главными героинями представлены два типа женщин: смиренно принявшая мужскую власть под игом бога (неважно, какого)  и та, что поставила себя выше этой власти, и поскольку выбора в условиях патриархальной тирании у нее не было, смерть в Днепре оказалась светом в конце тоннеля. Поруганная женская любовь захлебнулась в самой себе и великая жизненная сила поменяла вектор на силу ненависти ко всему мужскому роду. Позволю себе обобщить: поскольку власть «бога-отца» дозволила мужчинам владычествовать над «рожаницами», то страх перед ожидаемой женской местью своевременно обернулся охотой на ведьм. Видно, как Князь боится ту, которую променял на гремушки чужаков.

   Женолюб Пушкин отлично понимал главную «женскую слабость», заложенную природой, поэтому он поднял в драме тему заочного соперничества, борьбы за мужчину (природа велит женщине во что бы то ни стало продолжать род). Ни покинутая любовница, ни законная жена не знают друг друга, но обе сходят с ума от ревности:

Да кто ж, скажи, разлучница моя?
Я доберусь. Я ей скажу, злодейке:
Отстань от князя,— видишь, две волчихи
Не водятся в одном овраге.

     В рукописях Пушкина, что не вошли в оригинал, есть и такие мысли разумной княгини:

Уже одну любил он да покинул,
Так и меня покинуть может он.

  Почему Пушкин даже такой слабой логики Княгине не позволил, вычеркнув этот ее пассаж из оригинала?  Ведь, если бы «две волчицы» собрались да пораскинули мозгами, то, глядишь, сообразили б, как из подполья да тюрем (в виде светелок) выбираться. Разом бы покончили с иудейской компиляцией о прародителях Адаме и Еве, где  «жизнь» (согласно библии имя Ева значит «жизнь») оказалась сообщницей Змея. Вот откуда торчит хвост!

     ЖИЗНИ реабилитация перед обществом не нужна, равно как и женщине, одного лишь жаль: пока пылали инквизиторские костры, а мужчины учили жен вожжами, почитывая «Домострой» с «Молотом ведьм» на сон грядущий, развитие женского творческого потенциала оказалось под вопросом. Сколько сильных, талантливых, красивых и знающих (ведающих) женщин было истреблено, превращено в бесноватых – кто считал? Ведь Природа, создав мужчину и женщину, как целостное существо, предполагала параллельное развитие двух «половинок». Власть в матриархальнjе время распределялась очень мудро. В нижней сфере, на уровне социальном, мужчина служил женщине, в сфере физической (на сексуальном уровне) женщина служила мужчине, в сфере астральной они менялись ролями, а в ментальной сфере женщина работала на реализацию творческого начала мужчины. Но женскую «закрыли», объявив пассивной и темной стороной, союзницей дьявола. А ведь известно: как корабль назовешь, так он и поплывет. Не просто так дочь мельника недоумевает:

в одну недельку разве
Моя краса пропала? иль его
Отравой опоили?

    Пришло время поговорить о феномене человеческого сознания - мощной творческой энергии, создающей кирпичики Вселенной. Природа – пластичный материал, что из нее сознание вылепит, то и будет. Демонизируй женскую природу, страшись ее, и она станет страшной колдуньей, хищницей; начни ее обожествлять – будет непорочной мадонной. Но то ли мужчин, правда, отравой опоили, то ли страх послужил блокадой: в итоге обожествили лишь одну деву Марию, а всех остальных дев вымазали дёгтем. Падшей и богопротивной была объявлена и сама Мать Природа. И сон разума наплодил столько чудовищ, что теперь не то что кунсткамер – эгрегоров  на всех не хватает.

     Пушкин не мог сделать свою Русалку другой – светлой и доброй, он показал то, что есть, - порождение зомбированного, отравленного сознания. Живущая на Дне русалка не менее реальна, чем княгиня в светелке. Русалка у Пушкина – мстительный демон, а именно обмазанное дегтем, возмущенное  женское начало, зажившее своей собственной, стихийной (в смысле неуправляемой) жизнью. Как корабль окрестили, так он и поплыл...

     Жаль, мы никогда не узнаем, как долго белая мужественная раса сопротивлялась дурману чужаков-женоненавистников, но рыба, как известно, гниет с головы. Князья стали служить «выгоде чужой» и пошло-поехало. Милый люд сам не заметил, как из вольного народа превратился в раба. Но для лукавого раба нет большего удовольствия, если он может кем-то помыкать, и власть над женщиной-рабыней стала для него утешительным бонусом. Одного лишь не учли: с монашками-княгинями справиться можно, а с ведьмами – навряд ли. Одноглазый патриархат в лодчонке технократической цивилизации не ожидал СТРАШНОЙ МЕСТИ  РУСАЛКИ  –  природных катастроф и социальных болезней вроде феминизма. А почему нет? Поверили лживой басне чужаков? Причислили своих же берегинь, рожаниц, любимых к  зловещей нежити? Получите и распишитесь!

С той поры,
Как бросилась без памяти я в воду
Отчаянной и презренной девчонкой
И в глубине Днепра-реки очнулась
Русалкою холодной и могучей,
Я каждый день о мщенье помышляю…

   Могучая ЦАРИЦА намерена мстить за «презрение», в этом нет сомнений.  Но что ее остановит, если это еще возможно? Пушкин понял, что именно.

     Послушаем разгневанную героиню еще раз. Собственно, кем она была до тех пор, пока ее не вынудили стать «холодной и могучей»? Молодая, наивная девушка, красавица между прочим, на здоровье не жаловалась, слабоумием не страдала, словом, всем взяла. А главное, и Князь это сам признает:

«Здесь некогда любовь меня встречала,
Свободная, кипящая любовь;
Я счастлив был, безумец!..»

      Стало быть, есть существенная разница между свободной любовью дочери мельника и несвободной любовью покорной княгини, по сути  живой куклы, подобранной к тому же чужаками. А он за «свободную и кипящую» отблагодарил «венцом позорным», бусами и матпомощью. Ожидовел князек-то… Женщина ему говорит:

сегодня у меня
Ребенок твой под сердцем шевельнулся.

а он восклицает: «Несчастная!». Одурманен, не иначе.  Мало того, что радости не выказывает и умывает руки, перекладывая на нее всю ответственность за будущую жизнь, но и считает несчастьем материнство! Делаем здесь зарубку на память: материнство и продолжение рода для Князя уже не имеет ценности, потому что это не нужно его хозяевам.
Он лишь трусливо обещает:

я не оставлю
Ни твоего ребенка, ни тебя.
Со временем, быть может, сам приеду
Вас навестить.

    «Ни твоего ребенка» - отнюдь не оговорка, князь не собирается признавать дитя своим. Быть может, приедет навестить. Можно, конечно, бросить семя в землю (а женщина подобна земле), что-то да вырастет. Но все мы знаем, что за культурным растением нужен уход, и полагаться здесь только на чернозем  не приходится. А человек не морковка. Растить должны оба родителя – и женщина и мужчина. Но кто живет ради выгоды чужой, понятное дело, статистику о матерях- одиночках и их ущербном потомстве не ведет, есть дела поважнее, говоря словами Мельника:

Когда князья трудятся,
И что их труд? травить лисиц и зайцев,
Да пировать, да обижать соседей…

   Но как долго смогут продолжаться эти великие княжеские подвиги? Думается, им близится конец. Позволивший чужакам душить женское начало (вспомним змея-ожерелье) фактически лишил себя половины силы, а остаток личной силы растратил на войны, «покорение» природы и финансовые разборки. Недаром даже «безумный скряга» Мельник не хочет в княжеский рай:

Старик.

В твой терем? нет! спасибо!
Заманишь, а потом меня, пожалуй,
Удавишь ожерельем. Здесь я жив,
И сыт, и волен. Не хочу в твой терем.

      Терем, повторюсь, это тюрьма, а его обитатели – заложники  технократической цивилизации, построенной по подсказке чужаков, манипулирующих мужской силушкой.
   «Безумие» бывшего мельника своеобразное, это скорее прозрение, которое  княжеский зашоренный разум воспринимает как безумие.  Многие представители сильной половины пока не понимают, почему иссякает мужская сила (не только сексуальная потенция, но вкупе с ней и созидательная творческая энергия). Большинство мужчин-шудр склонны обвинять в этом «усиливающихся» женщин-шудрянок, стерьв и феминисток, не задумываясь, откуда и по чьей вине веет могильным тленом источник «холодной и могучей» силы. Повторюсь: как «титаник» назвали, так он и поплыл…  И если мы не хотим, чтоб он затянул нас на дно вместе с нашими детьми в трюме, как «Булгария», то не пришло ли время объединить женскую и мужскую силу, чтобы те, кому на руку конфликт полов, трусливо поджали свои хвосты?..

Дочь.
                                          Так бы я
Разорвала тебя, змею злодейку,
Проклятую разлучницу мою!

Речь о сопернице? Безусловно. Но, положа руку на сердце, при чем тут бедная княгиня , такая же, по сути, жертва патриархата? 

     Любовница не хочет разлучаться (это заложено в женской природе: быть с мужчиной до конца при любых обстоятельствах,  даже на войне, даже с одурманенным) , а Князь беспечно роняет: 

Разлука нам судьбою суждена.

А почему, собственно, судьбою? Добрые христиане любят повторять, что «судьба» – это «суд божий». Похоже и князь так считает. Как ловко вбит этот клин «суда божьего» между мужчиной и женщиной  (БАбой). Но сдается мне, что «судьБа» - это, напротив, то, что связывает с «уд» (мужским началом) «ба» (вечно Бабье, душу-птичку).

     Когда Князь обряжает ее в жемчуга, она и стоит истуканом, словно отдавая дань моде. Сколько атрибутики, символики – лишнего, искусственного, похожего на церковный обряд. А когда-то влюбленные просто обменивались венками из луговых цветов, и союз был заключен. А тут… Князь ее не просто, а ритуально бросает; он ее как змей окольцовывает трижды: повязкой – голову, ожерельем – шею, а в напоследок еще и обнимает. Как трогательно. Но до окольцованной птички доходит: вот чем нас венчал Лукавый враг…

Она рвет с себя жемчуг, бросает повязку в реку – освободиться…

   
    Многие  бились в догадках, почему А.С. Пушкин не закончил свою «Русалку» - произведение, к которому не раз возвращался, а, значит, все время размышлял над развитием сюжета?  Пытались даже дописывать и… топить героя. Бумага все стерпит.

          А концовка все же есть: Пушкин поставил точку… в точке бифуркации. У нынешней, сильно подорвавшей свой авторитет мужской (патриархальной) власти есть два пути: служа ЧУЖИМ интересам, подвести к катастрофе планету и сгинуть в никуда (на дно морское, т.е. стать планктоном в астрале – ведь Природу – могущественную Царицу, за косу не оттаскаешь). Вероятность такого сценария в драме прописана: сцена на БЕРЕГУ в конце это картина КОНЦА СВЕТА:

Князь:

Вот мельница! Она уж развалилась;
Веселый шум ее колес умолкнул;
Стал жернов — видно, умер и старик.
Дочь бедную оплакал он недолго.
Тропинка тут вилась — она заглохла,
Давно-давно сюда никто не ходит;
Тут садик был с забором, неужели
Разросся он кудрявой этой рощей?
Ах, вот и дуб заветный, здесь она,
Обняв меня, поникла и умолкла...
Возможно ли?..
(Идет к деревьям, листья сыплются.)
Что это значит? листья,
Поблекнув, вдруг свернулися и с шумом
Посыпались как пепел на меня.
Передо мной стоит он гол и черн,
Как дерево проклятое.

   Аллюзия с «Лукоморьем» очевидна. Только там цветущее Древо Жизни с золотой цепью ее преемственности, как гарантии бессмертия, а здесь –  антилукоморье, засохшее древо, полный хаос и тлен. Листья пеплом сыплются на голову – узнаваемый образ…  И снова обращаю внимание: если в начале драмы ремарка БЕРЕГ ДНЕПРА. МЕЛЬНИЦА – явное указание на нормальную жизнь, то в конце – это просто БЕРЕГ. Без мельницы, с опавшим черным Древом и устилающим землю пеплом… Сильнее наказать невозможно…

     Но вот вопрос: а в яви ли все это видит князь? Похоже, сознание его изменилось, дурман исчез. Не просто так опекала его княгиня-подсадка, посылала за ним "ловчих", волнуясь, что он сгинет в лесу. Князь видит теперь вещи в ином свете, подобно юродивому Старику или «пустынным рыбакам» днепровских мест: он одной ногой в яви, а другой в нави, им движет необъяснимое:
 
Князь:

Невольно к этим грустным берегам
Меня влечет неведомая сила.
Всё здесь напоминает мне былое
И вольной, красной юности моей
Любимую, хоть горестную повесть.
Здесь некогда любовь меня встречала,
Свободная, кипящая любовь;
Я счастлив был, безумец!.. и я мог
Так ветрено от счастья отказаться.
           
Гибель князя кажется предрешенной. Современные психоаналитики могут потирать руки, ведь в их интерпретации русалка является символом смешения сексуального влечения и смерти, желания мужчины полностью забыться, даже зная, что это означает самоуничтожение. К тому же Пушкин «засветился» своим стихотворением (см. выше). Но не стоит спешить с выводами: концовка – вот диво! – о самоуничтожении не говорит, напротив:

…Какие звуки могут
Сравниться с ней — младенца первый лепет,
Журчанье вод, иль майский шум небес,
Иль звонкие Баяна Славья гусли.

Странно. Впрочем, и Князь толкует о странных вещах, и вовсе не о влечении к смерти и желании самоуничтожиться (обряд посыпания головы пеплом видимо для этого и существует). Нет, совсем напротив, Князь обращается памятью к ПОВЕСТИ «вольной красной юности » – не заря ли это истинного  человечества грезит ему, погребенная под пеплом изТОРЫи, не звонкие ли  «Баяна Славья гусли» слышит новоявленный БЕЗУМЕЦ? Не только слышит клик, но и видит… ДУШУ-ЦАРЕВНУ. Он так и восКЛИЦает:

  Князь:

Что я вижу?

Откуда ты, прекрасное дитя?

Лучшей концовки и быть не может!  ОТКУДА ТЫ, ПРЕКРАСНОЕ ДИТЯ?

     Согласитесь, ТОЧКА весьма своеобразная, со знаком вопроса на конце.  Князю (а в его лице здоровой – сознательной и дееспособной мужской половине человечества) дается совсем немного времени (поскольку Древо стремительно сохнет), чтобы вернуть потерянную Женщину со дна, смыть с нее черноту и помочь ей восстановить законные полномочия на земле. И, положась не только на мужскую логику, но и на женскую природную интуицию, довериться своей родной половинке как домостроительнице и Ариадне-путеводительнице, прекрасной Афродите, выходящей из пенного лона Жизни, кликающей птицей Ярославне, способной вернуть с того света. Восстановленная в своем законном статусе Женщина может помочь Мужчине согласовать действия со стихийными силами Природы и восстановить украденные силы. И тогда, объединившись в ЦЕЛОГО, по настоящему целомудренного человека, можно растить  живой плод любви – Русалочку, светлую русую  берегиню. Деву-птицу. ДУШУ-ЦАРЕВНУ (ведь прекрасному созданию семь лет, а это значит, что Царевна – само совершенство). Главное – не потерять ЦАРЕВНУ, не отдать ее загребущим кощеям-колдунам и всегда помнить, что те только и ждут, чтоб прибрать к рукам Русалку с Дитем.
   
     Так вот, откуда она, прекрасная русалочка-дочка, Душа-Царевна: ОТ ЛЮБВИ. ОТ ПОЛНОТЫ ЖИЗНИ. ОТ ПРИРОДЫ. ОТ ВЕЧНЫХ НАЧАЛ, ОТТУДА. Больше неоткуда. Что ж, это определенно внушает надежду. Мать Царица так и говорит Дочери-Царевне:

Нынче на тебя
Надеюсь я.

      Таков Пушкин, жизнеутверждающий гений, друг парадоксов. Он оставляет Князю-человеку шанс… «продолжить свое существование в именитом роду русалок, что и означает реализацию русской судьбы, великой ступенью на лестнице которой становится последняя свадьба истории и возвращение к истинному истоку – к предку, которым является русалка».

  СВАДЬБА княгини и князя – последняя, ведь от этого брака не продолжается род, а, значит, рвется Золотая цепь… Зато встреча Русалочки-Царевны с Князем на берегу обещает настоящую свадьбу – ЖИЗНЬ на СВОБОДЕ, участие в пиршестве ЖИВЫХ:

«...младенца первый лепет, Журчанье вод, иль майский шум небес…» 

ПРИЛОЖЕНИЕ.

    На эхо Пушкина отКЛИКнулись три великоРУСа: Лермонтов, Гоголь и Есенин, которые, как и он, расплатились молодыми жизнями за свой чуткий слух и ведание. Совпадение или нет, но три этих имени, поставленных рядом, создают образ  воды и горы, птицы на ней и вечносолнечного бытия с голубым небом. А Пушкин – залп весеннего грома…

     В июне 1841 года, за месяц до смерти, 27-летний ЛЕРМОНТОВ пишет балладу "Морская царевна":

В море царевич купает коня;
Слышит: "Царевич! взгляни на меня!"
Фыркает конь и ушами прядет,
Брызжет и плещет и дале плывет.
Слышит царевич: "Я царская дочь!
Хочешь провесть ты с царевною ночь?"
Вот показалась рука из воды,
Ловит за кисти шелковой узды.
Вышла младая потом голова,
В косу вплелася морская трава.
Синие очи любовью горят;
Брызги на шее, как жемчуг, дрожат.
Мыслит царевич: "Добро же! постой!"
За косу ловко схватил он рукой.
Держит, рука боевая сильна:
Плачет и молит и бьется она.
К берегу витязь отважно плывет;
Выплыл; товарищей громко зовет:
"Эй вы! сходитесь, лихие друзья!
Гляньте, как бьется добыча моя...
Что ж вы стоите смущенной толпой?
Али красы не видали такой?"
Вот оглянулся царевич назад:
Ахнул! померк торжествующий взгляд.
Видит, лежит на песке золотом .
Чудо морское с зеленым хвостом;
Хвост чешуею змеиной покрыт,
Весь замирая, свиваясь, дрожит;
Пена струями сбегает с чела,
Очи одела смертельная мгла.
Бледные руки хватают песок;
Шепчут уста непонятный упрек...
Едет царевич задумчиво прочь.
Будет он помнить про царскую дочь!

Царская дочь просит Царевича взглянуть на нее и предлагает любовь, а тот боевой рукой хватает ее за косу, лишая таким образом силы, и не взирая на плач и мольбы, тащит ДОБЫЧУ к берегу, а там призывает компанию лихих друзей позабавиться с КРАСОЙ.  Но краса (то ли от забав, то ли по другой причине) мгновенно оборачивается страшным чудищем (откуда ни возьмись появляется чешуйчатый зеленый хвост – в добрых вавилонских традициях), и это сильно смущает всю честную компанию. Чудище издыхает, Царевич ретируется, так и не поняв, в чем же его чудовищная Царская дочь упрекала перед смертью.

Привлекает к себе внимание фыркающий конь .  Царевич его купает, он все время на коне, а «яр конь» у славян – солярный символ мужской активности, плодовитости, расцвета жизненных сил. А если царевич на коне «едет прочь», то это равнозначно закату, наступлению ночи и, соответственно, угасанию яр- силы.

У Пушкина Князь тоже на коне, но только в начале, когда он с любимой (о том, что он не пеший, есть несколько реплик: Чу! Я слышу топот
Его коня... Он, он!), но под конец ОН только «ходит» по берегу, видимо, привязав (или потеряв) коня где-то в лесу. Потеря коня опять-таки указывает на бессилие. Держать коня за узду (…рука из воды,Ловит за кисти шелковой узды ) – умение управлять яр-силой, а хватать женскую косу есть попытка подпитаться женской энергией..

       За ЛЕРМОНТОВЫМ пришел черед ГОГОЛЯ, автора «Майской ночи, или утопленницы»: спустя год, в 1842 г. он заканчивает одно из самых своих пугающе притягательных произведений: «Вий», где конем становится… Хома Брут, а всадником – ведьма, и наоборот. В общем, образ летящей, как на крыльях, пары ясен без слов. Красота жизни, буквально целый космос, открывшийся мужчине благодаря ведьме, описан Гоголем с потрясающей силой:
     «…Обращенный месячный серп светлел на небе. Робкое полночное сияние, как сквозное покрывало, ложилось легко и дымилось на земле. Леса, луга, небо, долины - все, казалось, как будто спало с открытыми глазами. Ветер хоть бы раз вспорхнул где-нибудь. В ночной свежести было что-то влажно-теплое. Тени от дерев и кустов, как кометы, острыми клинами падали на отлогую равнину. Такая была ночь, когда философ Хома Брут скакал с непонятным всадником на спине. Он чувствовал какое-то томительное, неприятное и вместе сладкое чувство, подступавшее к его сердцу. Он опустил голову вниз и видел, что трава, бывшая почти под ногами его, казалось, росла глубоко и далеко и что сверх ее находилась прозрачная, как горный ключ, вода, и трава казалась дном какого-то светлого, прозрачного до самой глубины моря; по крайней мере, он видел ясно, как он отражался в нем вместе с сидевшею на спине старухою. Он видел, как вместо месяца светило там какое-то солнце; он слышал, как голубые колокольчики, наклоняя свои головки, звенели. Он видел, как из-за осоки выплывала русалка, мелькала спина и нога, выпуклая, упругая, вся созданная из блеска и трепета. Она оборотилась к нему - и вот ее лицо, с глазами светлыми, сверкающими, острыми, с пеньем вторгавшимися в душу, уже приближалось к нему, уже было на поверхности и, задрожав сверкающим смехом, удалялось, - и вот она опрокинулась на спину, и облачные перси ее, матовые, как фарфор, не покрытый глазурью, просвечивали пред солнцем по краям своей белой, эластически-нежной окружности. Вода в виде маленьких пузырьков, как бисер, обсыпала их. Она вся дрожит и смеется в воде...  Видит ли он это или не видит? Наяву ли это или снится? Но там что? Ветер или музыка: звенит, звенит, и вьется, и подступает, и вонзается в душу какою-то нестерпимою трелью..."

Герой патриархального времени начеку. Какие там русалки, пусть и бесхвостые, с женскими ногами, ну их к черту! –  ведь Хома так или иначе при церкви пасется, опять же думает только о том, как брюхо набить пельмешками, а красота женская, равно как и красота вселенская с этой ее «нестерпимой трелью» - зовом свободы -  страшит его до дрожи в коленках, до такой степени, что он ведьму проклятую подминает под себя, да и забивает до смерти. По малодушию и получает заслуженное: нечисть на него сыплется как из рога изобилия…

     Прошло более полувека. Еще один великоРУС, Есенин осмелился заглянуть в душу Русалки:

Ты не любишь меня, милый голубь,
Не со мной ты воркуешь, с другою,
Ах, пойду я к реке под горою,
Кинусь с берега в черную прорубь.

Не отыщет никто мои кости,
Я русалкой вернуся весною.
Приведешь ты коня к водопою,
И коня напою я из горсти.

Обещание Русалки вернуться из ЧЕРНОЙ ПРОРУБИ  и напоить «яр коня» –  восполнить жизненную силу –  сбудется только при одном условии: если «милый ГОЛУБЬ» приведет коня к водопою.

     Вода – открытая дверь, были бы крылья…

P.S. Кому интересно, связь русалок с птицами, сорочкой и конем хорошо показана в народной македонской сказке «Пастух и три русалки» e-skazki.narod.ru›skazki/narodny/makedonia/mak….

Отредактировано Марина (2011-08-18 10:41:57)