Princess Minky Momo

Madre

Поцелуй Женщины-паука / Kiss of the Spider Woman

Женщина-паук - Богиня индейцев Теотиуакан

Отредактировано Arachnoidagenda (2010-09-24 00:06:23)

Источник 1
Источник 2
Тоже интересно

Женщина-паук или Бабушка-паук

Отредактировано Arachnoidagenda (2010-09-23 15:52:18)

Арахна / Arachne
Возгордившись своим мастерством, Арахна заявила, что превзошла в ткачестве саму Афину, считавшуюся покровительницей этого ремесла. Когда Арахна решила вызвать богиню на состязание, та дала ей шанс одуматься. Под видом старухи Афина пришла к мастерице и стала отговаривать её от безрассудного поступка, но Арахна настояла на своём. Состязание состоялось: Афина выткала на полотне сцену своей победы над Посейдоном. Арахна изобразила сцены из похождений Зевса. Афина  признала мастерство соперницы, но возмутилась вольнодумством сюжета (в изображениях её было неуважение к богам) и уничтожила творение Арахны. Афина порвала ткань и ударила Арахну в лоб челноком из киторского бука. Несчастная Арахна не перенесла позора; она свила веревку, сделала петлю и повесилась. Афина освободила Арахну из петли и сказала ей: "Живи, непокорная. Но ты будешь вечно висеть и вечно ткать, и будет длиться это наказание и в твоём потомстве."

Отредактировано Arachnoidagenda (2010-09-24 00:17:50)

Колин Генри Уилсон - Мир Пауков

Один из самых известных фантастических сериалов, начало которому положили произведения знаменитого британского писателя и мыслителя Колина Уилсона (автор "Паразиты разума"). Мир, где Земля полностью преображена после космической катастрофы. Мир, где пауки обрели волю, разум и власть. Мир, где обращенный в раба человек должен вступить в смертельную борьбу, чтобы вернуть себе свободу. Мир пауков становится НАШИМ миром.

Майкл Муркок - Повелитель пауков
В городе  не  было улиц, только какие-то  впадины на  крышах "домов". В отчаянии  я  пошел  по одной из них. Слева  от меня  что-то  соскользнуло со стены, и мне стало дурно - это был огромный паук, крупнее, чем все, каких я когда-либо видел...

Гарольд Манн Уорнер - город пауков (1926)
Harold Warner Munn - The city of Spiders

Южная Америка. Джабез Пентрит (Jabez Pentreat), биолог, изучает джунглии Бразилии, но на его небольшую экспедицию каждую ночь начинают нападать гигантские ядовитые пауки. Чем дальше экспедиция движется вглубь джунглей, тем крупнее и многочисленнее становятся пауки, пока люди не окружены арахнидами размером с небольшую собаку.

Пауки очевидно умные, они ведут людей вместе с другими животными к небольшому городу, правителями которого являются пауки в рост человека. Людей и животных убивают, чтобы обеспечить кровью арахнидов, но Пентита парализуют укусом и оставляют в плену. Главный паук, огромное существо по меньшей мере такой же умный, как человек, устанавливает телепатический контакт с Пентитом, показывая ему видения прошлого пауков.

История пауков: Миллионы лет назад, когда люди ещё не были полностью людьми, пауки развили интеллект, и раса пауков сверхгигантов правила на земле. Они уничтожили раннюю цивилизацию прото-людей, которые жили недалеко от северного полюса и поработили возникающие население хомо сапиенс.

Наша планета была бы по-прежнему под контролем арахнидов, если бы не оледенение. Большинство разумных пауков умерло от холода, некоторые упали до уровня маленького неразумного вида и лишь немногие оставшиеся в живых основали малую империю пауков в джунглях Южной Америки.

Пентит для пауков первый белый человек. Считывая его ум они узнают о полчищях людей вне джунглий и планируют огромный праздник (с закуской). Пентит соглашается вывести пауков в цивилизацию, так как у него нет другого выбора, хотя он прекрасно понимает, что вторжение бессмысленно. Он ведет пауков к поселению особо диких индейцев и в то время как пауки атакуют местных жителей, он поджигает окружающие деревню поляны, окончательно покончив с угрозой пауков. Пираньи рвут паука правителя на куски, когда тот пытается догнать Пентита в речке, который плывет вниз по течению в украденном каноэ.

Кто-нибудь может перевести, поэма просто класс.
Скачать pdf или djvu

Часть 2

An early knuckle smote against my door.
I rose and opened to the fisherman;
For it was he ― his face as white as death's,
His eyes insanely glaring, and his hair
Tossed up as if abhorrent with his fear.
"Come, hasten with me," were his boding words.
We ran along the morning road and shore,
And breathless reached the silence of his house.
He led me to his daughter's vacant couch.
The single window of the favored room
Was open, and I looked out to the ground.
On the low cottage's gray, crannied side
A vine with tapering fingers clung and crept,
And, latticing the window, curtained it
With drooping, heart-shaped leaves: but what was this
That, fastened to the ledge, trailed to the earth?
A glutinous rope, twisted with five strong strands.
Fright, like a wild wind, rushed on me, and whirled
And bore me like a leaf, as I, with bloodless lips,
Gasped out, "The Spider!"

What was best to do?
We saw strange vestiges along the beach;
But these were lost beside a marshy dell
Where all trace had an end. The long day through,
Up from the dell we searched among the tombs;
But unrewarded, when the sun was quenched.
Sat wearily down, and gave ourselves to tears.
Then by a slender thread the darkness dropped,
And, like an awful spider, o'er the earth
Crawled with gaunt legs of shadow: soon we rose
And sought our homes, to meet again at dawn.

The night was warm, and with the window raised,
I sat, and Job-like cursed my natal day
And, filled with grief and horror, wrung my hands.
Without a light, the house in darkness stood.
My back was toward the window: something shut
The puny sheen of starlight from the room.
The Thing, a monstrous shape, was with me there;
Its two hard arms were thrown about my waist,
And in them I was carried lightly forth.
Benumbed, I had no voice to make a cry,
Nor moved to cast my foe off, bound by fear
No less than by the giant spider's arms.
Then I grew glad thinking I should be borne
To the dull creature's web, and there, mayhap,
Learn the dread fate of her I loved so well.
Ere long we neared the hill whose two tall trees,
Like spider's arms, elutched at the fire-fly stars.
Up the stark cliff we went, and crossed the web
Just as the full moon bloomed upon the verge,
And lilied white the Panticapean vale.

The funnel of the web was in the mouth
Of a vast tomb, whose outside, hewn on rock,
Outlined a Gorgon's face with jaws agape ―
Medusa, Stheno, or Euryale,
Changed to the stone that, in the elder time,
She changed the sons of men who looked on her.
Then, through the funnel, into the tomb we went.
Round me the spider quickly drew his cords.
Binding my arms, while I resistlessly
Drooped on the rock, inured to ugly fear.
I fancied that I now was safe till dawn.
If I could use my hands, I might lay hold
On club or stone, and wield a chance for life.
Pinioned, I drew my arms along my sides,
And struggled till at last I wrenched them free;
But both hung harrowed by the twisted bonds
That with my blood were wet.

The dread night drag'd;
But at the glimpses of auroral gray,
A faint moan woke an echo in the tomb.
The echo, like a pitying answer, came
For solace to the moan; the light increased,
And I descried, not far from where I lay,
A maiden sitting: of her thick, long hair
She made a raven pillow, as she leaned
Against the gloom of that memorial wall.
My heart threw wide to her its doors, my arms.
She too, as I had been, was closely bound;
But I undid, in part, her sticky cords.

The sun came up and spread his cloth of gold
Over the world: we saw the vale and sea,
And there the ancient city's skeleton
Protrude, with rib-like columns, from its grave.
We watched the folk, mere ants, move here and there
Within the modern town, and pointed out,
Not knowing we should enter it again,
The billowy grove wherein her cottage stood.

Two thousand years ago this outspread sea
Was whitened by the snowy flakes of trade
That fly from land to land along the tides.
When Athens was, and when her scholars cut,
With thoughts unrusting, their exalted names
On the stone tablet of slow-footed fame,
A city flourished here, and from the gates
Its thrifty, wheaten surplus sent abroad.
For centuries, like some majestic star,
The city waxed and waned; now shining large
With Eastern splendor and magnificence,
Now into occultation fading back,
With naught but ruins of its greatness left.
It felt the undermining wrongs of peace,
And was acquainted with the wrong of war,
And these destroyed its power; for all wrong
Crawls like a giant spider through the world,
And blights the cities where it weaves its web,
And buries men in tombs of dark despair.

While we looked forth on this past-haunted view,
We saw the subtle spider throw his cord
Over an eagle tangled in the web.
With what of strength was left, the eagle fought,
And spread one wing, and darted its sharp beak.
At last the spider seized it by the neck
With his serrated claws, which grew like horns,
And bit it dead; then plucked the vanquished plumes,
And sucked the warm blood from the sundered ends.
This showed us that the monster brought us here
To be a hideous banquet, and that one
Must needs be near and see the other slain.

The web was like the sail of some large ship,
And reached out from the Gorgon's open mouth
To boughs of blighted trees on either side.
Birds were caught in it; and, about the place
Wherein the spider hid to watch for prey,
Their bones lay bleaching in the fervid sun.
On the strong web the winds laid violent hands,
And tugged amain; but had no sinew knit
To tear it, or divorce it from its place.
The rain left on it, when the sun came out,
Dyed the vast cloth with gay, prismatic hues,
And made it glitter like the silken wings
Of Cleopatra's barge.

We felt quite sure
The eagle's death bequeathed us lease of life.
In hope to find an object of defense,
We closely searched about: the tomb was strange,
And secret save to the spider and to us.
A rich sarcophagus stood in the midst,
Of deftly inlaid woods, or carved, or bronzed;
Within, a skeleton (its white skull crowned
With gold bestarred with diamonds) chilled my blood.
A bronze lamp, cast to represent a beast,
The triple-polled conceiver of the Sphinx,
Lay on the floor, and from its lion's mouth
The flame had issued like the flame of life
That flickered and went out from the grim king.
A target hung above, and on it clashed
Trojan and Greek, adverse as right and wrong.
About lay cups of onyx set in gold.
On conic jars were bacchanalian scenes:
Nude, chubby bacchi, grotesque, leering fauns ―
All linked beneath the cluster-laden vine;
And in the jars were rings and flowers of gold.
We found twin ear-drops, sapphire Gemini,
Metallic mirrors, and a statuette
Of amorous Dido naked to the waist.
All these we found, but nothing for defense,
Which now had been of greater worth than these.
On desert sands a crust is more than gold,
In peril arms, and on the sea a plank;
The moment gives the value to a thing.
Hopeless of any weapon to repel
The loathsome, crawling danger, we embraced,
And kissed with silent kisses mixed with tears,
And waited for the end. Then, for light things,
Like gnats that dance in air before a storm,
Rise in the mind in moments of suspense,
I thought of Italy's tarantula
Whose bite is cured by music, so they say,
And wondered whether love, which ever seems
Like tenderer music than sweet sounds afford,
Had power to heal us from this spider's wounds.

As day was sinking to his crimson death,
With back to us, the savage monster crouched
Upon the cliff at our pale prison's mouth.
His hateful body was a fathom long;
Two parts it had ― the fore part, head and breast,
The hinder part, the trunk: the first was black,
The last was furry with short, yellow hair.
Eight sprawling legs to the tough breast adhered;
Eight eyes, that never closed, stared from the head,
Behind their windows of transparent nail.
His pincers stood between his foremost eyes,
Were toothed like saws, were sharp and venomous,
And on their ends had claws; two arms stretched out
From the mailed shoulders, and with these he caught
His tangled prey, or guided what he spun.
Slowly about he turned, and glared at us,
Working his arms, and opening his claws,
Then suddenly moved toward us in attack.
Dismayed, we fled to the sepulchral depths
Where darkness dwelt, and where, as Heaven willed,
My foot on some hard substance struck surprised.
Stooping, I grasped, and found with boundless joy
That sharp, unpitying fang of war, a sword!

I rushed upon the spider as he came,
And with one blow cut off his baneful head.
Awhile he writhed, but, at another stroke,
Drew up the eight long legs and two thick arms,
And, rolling over on his useless back,
Gave up to Geryon his Hadean ghost.

The treasure of the tomb soon brought us wealth,
And the great Tzar, hearing our story told,
Sent us rich wedding-gifts of silk and pearls.

Гермафродитизм у пауков

Но кроме класса насекомых, подобнаго же рода явления представляют и пауки. Бланкарди наблюдал самку паука, которая, не принимя самца, четыре года сряду клала яйца: из яиц выходили паучки. Листер и Дюмерил повторяли эти наблюдения и получили те же самые результаты.
...
Не разделяя ни одного из этих трех мнений, мы скорее наклонны предположить, что у насекомых существует нормальный гермафродитизм, и что поэтому некоторых из них в отношении полового устройства надо будет включить в одну категорию с многими моллюсками, кольчатыми, глистами, акалефами и полипами. До сих пор еще никому из изследователей развития яиц без оплодотворения не приходило на ум сделать подробную анатомию половых органов насекомых и пауков, у которых они наблюдали столь важный физиологический факт.

Современник, стр. 31, 1848

Евгений Андреевич Салиас – Собрание сочинений (1895)

...почудился ей громкий, будто насмешливый голос, идущий из глубины ея потрясеннаго существа: ―паутина, которую малейшее дуновенье страсти рвет и разносит как прах!
Ну так что же ты!?
И княгиня, вдруг приняв руки от головы его, закрыла...
...
там... Какая она? Неужели и там есть своя паутина?!.. вдруг вымолвила она громко и невольно грустно улыбнулась.
Слово это нравилось ей.
―Паутина? Да! Это паутина... Это не сеть, не узы, природой наложенныя на нас, людей этой земли, вслух бормотала княгиня. — Это паутина из пыли давнишней... Люди целые века пыль не сметали, вот она и накопилась...

Нашел только отрывки сочинения
Источник

Отредактировано Arachnoidagenda (2010-09-25 19:12:26)