Открывая почту, я ощутила холодок в груди.
Было много новых мэйлов – от родителей, от Антоши, даже от рокерши Рыси, решившей продать мотоцикл.
Но в ящике не осталось никаких писем от Тима или Со.
Карикатура с Эрдоганом и Путиным, правда, была – но ее прислал Лева вместе со ссылкой на тайский ритрит. Ага, он написал почему – Эрдоган на картинке был невероятно похож на Винса.
За время ритрита пришли новые письма от Фрэнка.
И от Наоми.
Они живы, поняла я, живы… Ну конечно, все они живы. Что с ними могло случиться?
Фрэнк был еще в Стамбуле. Работал в том самом клубе, где мы познакомились. Спрашивал, успею ли я вернуться.
Антоша интересовался тем же. Он по-прежнему трудился над романом в заголовках, фильтруя национальную прессу: «страница-две каждый день стабильно, ситуация очень помогает, и уже вырисовывается другой сюжет – все будет куда смешнее». Название романа он поменял на «Коронавирус во время Чумы». Еще был вариант «Убей Мозгососа!» – насчет него Антоша сомневался, потому что отстреливать следовало «не пресституток, а пресступников», борясь с мозговыми дыроколами и шреддерами хотя бы на уровне сутенеров, но в название эту мысль очень трудно было впихнуть. В общем, он думал.
Наоми писала, что приедет на Гран Канариа только после карантина. Когда все кончится.
Только теперь я стала замечать, что за окном машины совсем мало людей – и практически все в масках. Я повернулась к Гансу-Фридриху. Он еще не уснул.
– Когда это началось? В смысле, карантин?
– Да пока мы сидели, – ответил он. – Ты что, ничего не знала?
Ну да, вспомнила я. Я же слышала про вирус.
– Как-то не придавала значения.
– Нам повезло. Это был последний ритрит. Сейчас весь мир закрывается, и когда откроется, никто не знает. Такая, можно сказать, перезагрузка всего…
Ой.
А не я ли, часом, все это устроила?
Спокойно, Саша. Только не грузись.
Я что-то такое думала про маски, было дело. Но, скорее всего, потому, что видела их по дороге на ритрит. В Бангкоке их уже носили, точно… Даже татуировщик был в маске. Впрочем, в Азии их всегда носят. Никогда теперь не узнаю, что и как…
– Скажите, вы же бывший ученый? – спросила я.
– Микробиолог, – ответил Ганс-Фридрих.
– Что это за вирус?
– Пока мало информации. Но похоже, отличается от плохого гриппа в основном хорошим пиаром. Под который всех обдерут как липку и спишут все, что украли. Серьезные люди сжигают бухгалтерию в мировом масштабе.
– Что, они специально этот грипп запустили?
– Нет. Но быстро поняли, как его запрячь.
– И что, от него нет лекарства?
– Есть, – ответил Ганс-Фридрих. – Называется red pill[26]. Но я не думаю, что Большая Фарма позволит…
Я вспомнила кран с горячей водой на «Авроре» и улыбнулась. Red pill. Надо же, мужику столько лет, а до сих пор такой романтик.
– А откуда он взялся, этот вирус?
Ганс-Фридрих пожал плечами.
– Биологический вирус – такая же программа, как компьютерный. Люди варят суп из летучих мышей, мышам это не нравится – и появляется мышиный код от людей. А люди потом вписывают его в свои программы кто как может… Я имею в виду, серьезные люди…
– Серьезные люди, – сказала я веско, – слушают все эти конспирологические теории и тихонько хихикают.
– Почему?
– Потому что они знают, как обстоят дела на самом деле. А когда это знаешь, конспирология невероятно смешит.
– Ну что же, – вздохнул Ганс-Фридрих, – конспирология так конспирология.
Ну что же, подумала я, карантин так карантин.
Он когда-нибудь кончится, верно? Наоми прилетит на Гран Канариа, я приеду туда же, остановлюсь в гостинице на дюне и мы втроем пойдем гулять. К этому моменту Германия, вероятно, уже возродится из пепла, поэтому Эухения побежит по набережной в свой бар поить немцев шампанским. А мы с Наоми останемся вдвоем, и все нестыковки двух реальностей исчезнут из моей памяти навсегда.
Теоретически можно будет залететь и в Стамбул – Фрэнка я вспоминала с нежностью. Но, если совсем честно, зачем мне американский членовоз с сомнительными политическими взглядами, когда со мной будет Наоми, у которой ничего подобного просто нет?
И не надо читать мне мораль из-за этих масок. Во-первых, с объективной научной точки зрения это никак не могла быть я. Во-вторых, я не хотела. В-третьих, Алексей тоже что-то такое говорил про BDSM-намордники. Прямо в каменное ухо, кстати.
А в‐четвертых, пятых и шестых, никто не вправе меня упрекать, ясно? Вас вообще не должно было быть. Но вы есть. Я отстояла вас у вечности – и у черной пустоты небытия, и даже у последней окончательной невыразимости непонятно чего. Я это сделала.
Если вы не поняли, это были хорошие новости.
А теперь плохие.
С этого дня вы живете в мире, созданном блондинкой. Правда, хорошей, доброй, искренней и передовой, и даже вполне себе духовно продвинутой – но не так чтобы запредельно умной. И не особо дисциплинированной. Короче, просто нормальной современной блондинкой. У которой, помимо всего прочего, бывают еще и месячные. Так что не обессудьте, если что-то пойдет не так.
Некоторые мелкие косяки вы уже заметили. Думаю, будут и другие. В общем, скоро все узнают, что такое танец запасной бабочки Чжуан-Цзы, убегающей от Кота Шредингера в Траве Забвения.
Каким он будет, мой прекрасный новый мир?
Ну, если бы это зависело от меня… Пусть всем будет хорошо. Пускай все получат, что хотят – Хосе свою квартиру, Кендра свою революцию и так далее. Пускай вокруг станет меньше вранья, крови, человеческой боли – и кликбейтных заголовков, на которых делают бизнес разные мелкие бесы…
Но надежды, если честно, у меня мало. Может быть, я старалась зря и весь мир превратится в один сочащийся кровью кликбейтный костер, на котором начнут варить по-крупному. Варщики, конечно, сварятся и сами. Но ведь и мы с ними тоже.
Но когда это было по-другому? При Каракалле? Или, может быть, при Элагабале? А тысяча темных лет, которую отмолила у эонов его жена, давно прошла.
В любом случае, один тридцатник я прожила. По древним меркам, почти старость. Ну а по новым – совсем еще юность. Поживем-пощупаем. Я не говорю «увидим» или «услышим», потому что особого доверия к тому, что нам говорят и показывают, у меня нет.
А сейчас я могу ответить на самый главный вопрос.
Если допустить, что все это было на самом деле, а не привиделось мне за одну долгую ритритную секунду, почему я все-таки это сделала? Почему позволила мрачному земному бардаку перезагрузиться – и не захотела в этот неподвижный совершенный абсолют?
Наверное, просто потому, что это моя природная функция: воспроизводить наш невыносимый, злобный, смертельно больной, но все-таки такой милый местами космос, воспроизводить его несмотря ни на что – в новых глазах, готовых его увидеть, и новых руках, способных его коснуться. Плохо это или хорошо.
Потому что Непобедимое Солнце нашего мира – вовсе не какой-то черный камень, который то ли был, то ли нет. Это женщина. Такая как я. Или Наоми, хотя у нее есть свои заскоки. Или ее сестра Эухения, у которой, к сожалению, ни одного заскока нет. Или как эта римская весталка с орлиным носом из моего сна.
Мы все спасаем ваш мир. Спасаем его каждый день, просто вы не знаете. Даже тогда, когда не рожаем детей – а только уравновешиваем жестокую и тупую мужскую волю, мечтающую наделать во всем дыр, а потом разорвать все в клочья.
И если время от времени мы начинаем светить не озверевшему патриархату, а друг другу, мы имеем на это полное и неоспоримое право. Даже не верится, что в наше время еще приходится кому-то это объяснять.
Такие вот red pill blues.
Эмодзи_двух_непобедимых_солнц_сидящих_в_обнимку_на_фоне_заходящего_в_дымку_желтого_карлика_класса_G2V_среди_бегущих_известно_куда_по_длинной_набережной_европейских_спортсменов.png
